Ее крепко взяли под локоть.

У стоящего рядом были широко распахнутые, наивные, очень голубые глаза. Сквозь темноту, сгустившуюся вокруг, Эмма ничего, кроме глаз, не видела, оттого ей казалось, что незнакомец напялил маску Зорро.

Его звали Михель, и он был сотрудником австрийского посольства, не очень высокопоставленный, хотя и не из последних.

Он был так потрясен и убит случившимся, что в конце концов Эмме пришлось его утешать.

Когда она в третий раз повторила, что не собирается жаловаться в посольство, обращаться в милицию, вообще давать делу ход — он воззрился на нее удивленно и обиженно:

— Я… не о том вольнуюсь. Я мог человека убить! Я тебя пораниль…

Эмма замолчала, озадаченная, а Михель добавил тихо:

— Я бы с ума сошель.

— Ну ничего, — сказала Эмма, лихорадочно пытаясь подобрать простые и в то же время не очень глупые слова. — Ничего же не случилось… страшного.

— Ты так летела, — сказал Михель с суеверным ужасом.

— Я же легкая, — возразила Эмма. — Я летела не потому, что ты меня сильно ударил.

В машине у Михеля работала печка. Полчаса они сидели, успокаивая друг друга, а Михель пытался унять трясущиеся руки; наконец машина двинулась — со скоростью раненой черепахи.

Михель отвез Эмму домой.

В квартиру она его не пустила. Застеснялась.

Михель записал ее телефон и дал ей свою визитку. Михель попытался было дать ей денег «на лечение» — но она сделала вид, что не поняла, и он, сконфузившись, в свою очередь сделал вид, что просто протирает купюрой вспотевший лоб.

Она совершенно простила его. Уж очень он был забавный.

— …Представь себе стеклянную банку в виде цилиндра… Представил?

— Ага.

— Теперь представь, что в этом цилиндре помещен шар… тоже стеклянный. Представил?

— Ага.

— А еще в этот цилиндр вписан конус… Что такое конус, знаешь?

— Да. Вроде колпака.

— Так вот — объемы этих красивых фигур соотносятся как три к двум к одному. Понял?

— М-м-м… Да.

— А теперь представь, как обрадовался человек, впервые совершивший это открытие. Как впервые радуется всякий, кто это постигает… Это гармония. Мир гармоничен, он гармонично устроен. Возможно, мир сотворен математиком, а может быть, мир сотворен с помощью песни… Понимаешь? Математика так прочно связана с музыкой, что даже песню «В лесу родилась елочка» можно описать с помощью формулы… Понимаешь?

— А вы верите в Бога?

— А ты?

— А я — не знаю…

Молчание.

— Кстати, Саша… Твои коленки уже зажили? Как ты себя чувствуешь?

— Коленки? Ну да, уже корочкой покрылись и не болят… Ой.

— Что?

— А… откуда вы знаете про мои коленки?

Новое молчание. Мгновенное.

— Ты же мне говорил, что упал, когда был гололед.

— Точно говорил?

— А откуда тогда я знаю?

Пауза.

— Я не знаю, откуда вы знаете. Потому что я вам все-таки не говорил.

Смешок в трубке:

— Ну ладно… Будем считать, что мне это приснилось.

На другой день позвонил Михель. Эмма почти не сомневалась, что он позвонит, и даже обрадовалась, услышав в трубке его чуть подернутое акцентом приветствие. Она снова успокоила его — все в порядке, она себя чувствует хорошо, никакого сотрясения у нее нет и не было, ссадины заживают.

Он помолчал — и предложил ей пойти в субботу в ресторан «Кортес».

Она отказалась автоматически. Она почти испугалась, потому что вежливость — вежливостью, и человеческое внимание делает Михелю честь, но вот ресторан «Кортес» в рамки сочувствия никак не вписывается.

А потом ей стало обидно, что ей тридцать пять, а в ресторане «Кортес» она не была и, наверное, уже никогда не будет…

К счастью, Михель повторил свое приглашение снова.

— …Вот вы говорите «красота, гармония»… А польза какая-то от этого есть?

— Конечно. Или тебе интересно, какая от красоты в этом мире польза?

— Нет… Вот, например… Вы говорите, что математика чуть ли не все на свете может… А вот что-нибудь такое, что всем людям полезно… Например, будущее предсказывать?

— А ты думаешь, что это всем людям полезно?

— Не знаю… Но математика может или нет?

— А что бы ты хотел узнать? Из будущего?

— Например, с каким счетом завтра наши с Германией сыграют.

— Продуют наши. Четыре-один.

— Да вы что! Не может быть!

— Ничего не поделаешь. Немцы сильнее. Чудес не бывает.

— Но с таким счетом — не может быть!

— Ну что ж, не может — так не может…

— Ростислав Викторович!

— Привет, Саша.

— Признайтесь — вы просто угадали счет?

— Ну конечно. Просто угадал.

— А… как?

— Повезло мне, вот и угадал.

Молчание.

— Ростислав Викторович, а может, вы меня сейчас обманываете?

— Господи, да в чем же?

— Может, вы не угадали вовсе, а математически предсказали?

— Может, и предсказал.

— Нет, я так не играю… Так угадали или предсказали?

— Много будешь знать…

— Ростислав Викторович! А в лотерею можете? Числа угадать?

— В лотерею не буду. Азартные игры… Знаешь, сколько народу погорело, лотерейные билеты по науке заполняя?

— Я ничего не буду заполнять! Тут розыгрыш будет через полчаса, я уже ничего не успею… Ради научного эксперимента — скажите, какие числа выпадут, а?

На другой день она позвонила Иришке. Та, как обычно, бурно обрадовалась, хотя поводов для веселья было не очень-то много: Игорешка лежал с тяжелым гриппом, а Офелию буквально позавчера дернул черт выяснять отношения с двумя ротвейлерами, в результате чего обе стороны изрядно пострадали.

— Послушай, — сказала Эмма, когда подробно обсуждены были и методы лечения Игорешки, и цены у разных ветеринаров, и наглость не в меру расплодившихся ротвейлеров. — А ваш репетитор… Игорек еще с ним занимается?

— Ну да, — сказала Иришка. — Только пропустили уже три занятия. Негоже занятого человека гриппом травить.

— Да, — сказала Эмма, внутренне решаясь. — А… как он вообще?

— Да все по-прежнему, — отозвалась удивленная Иришка. — А что?

— Ты никогда… — Эмма замялась, — не замечала за ним… ну, чего-нибудь такого?

Она хотела спросить: «Ты не замечала, что он будущее предсказывает?», но в последний момент придержала язык.

— Да он весь… такой, — Иришка, наверное, пожала плечами, потому что трубка, которую она удерживала обычно без помощи рук (была у нее такая привычка — мыть посуду, стирать или перекладывать вещи во время разговора по телефону), вырвалась и упала, так что Эмма услышала грохот, вскрик, ругательство и отдаленный голос Ивана.

— Хорошо хоть не в тазик, — сказала Иришка секундой спустя. — Так что я говорила?

— Игорешкин репетитор…

— А? Да, он такой, сумасшедший ученый, я же тебе… Что? Ой, Эммочка, извини, тут надо чего-то Игорешке, он лежит…

Распрощались.

Эмма долго сидела перед немым телевизором, смотрела на экран, как смотрят в огонь камина, а рядом на столе лежал клочок бумаги — оторванный угол старой газеты, на котором в строчку записаны были шесть цифр, и каждое обведено красным фломастером.

Эмма не верила в невероятное.

То есть — она четко разграничивала «ту» и «эту» сторону воображаемого экрана. «По ту» сторону невероятное существует легально и потому приносит радость; если в невероятное «за дверью» Эмма верила, и с воодушевлением, то гадалки, штатные астрологи и экстрасенсы вызывали у нее раздражение и даже гадливость.

Теперь — Ростислав. Росс.

Предсказать результат матча — пусть даже скандальный, никем не ожидаемый результат — можно. Но сразу вслед за этим угадать шесть цифр лотереи?!

Эмма четырежды бралась за телефонную трубку — и четырежды клала ее обратно.

Сквозь прозрачные голые деревья виднелась улица. Текли навстречу друг другу два потока — белых фар и красных огней.